| Fest-Schiza | Дата: Пятница, 06.11.2015, 19:40 | Сообщение # 2
|
 Полковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 172
Награды: 1
Статус: Offline
| Ебанутый бесящий подросток, нигилистически настроенный суицидник с дурной башкой: так часто называла меня мать, когда в очередной раз, после неудачных попыток, уговоров и увещеваний пробовала вдолбить в эту мою башку что есть плохо, а что - хорошо. Подразумевая под "плохо" обклеенную всяческой чернухой комнату, вроде плакатов с гексограмами, черепами и вампирскими рожами, тяжелую музыку и не менее гадкий прикид, отображающий тот весь мой максимализм, за который меня и попрекали. Готов вообще не любят, но когда живешь с маман каждое воскресенье отбивающей поклоны в храме, в пору называть ее сынка исчадием ада только за одни лишь выбивающиеся из слова "норма" пристрастия. Хотя истинным готом я бы себя не называл. Потому что не зависал ночами на городских кладбищах и в принципе имел отношение к оной субкультуре лишь внешним видом и тесной комнатенкой, заключающей в себе мой личный маленький мирок.
Меня привлекала мистика. Правда ограниченно и узко, сводясь к куче соответствующей литературы, книгам по мифологии народов мира, истории и вероисповеданий, остальное - не более чем защитная реакция на типичную житейскую банальщину, непонимание, одиночество, травлю со школьной скамьи. Пережитые когда-то унижения и зачатки социопатии, к счастью для окружающих переросшую в скорее социофобию, от которой спасали антидепресанты, редкие походы к психологу и любимая музыка, рвущая барабанные перепонки в особо поганые дни.
А любовь к мистичекому мне привил отец, хотя по хорошему в лучших традициях воспитания должен был выпороть ремнем еще когда я впервые намазал себе ногти черным лаком, зачитать лекцию умнее мамкиной и выкинуть к чертям весь тот чернушный хлам, что я к своим четырнадцати успел собрать. Но вместо наказания вручил мне книги по эзотерике, бумажку со списком "нужных", мол прочитаешь в будущем, с подозрительным спокойствием одобрив выбранное хобби, ругаясь с матерью в мою же пользу.
"Не верь ночному воронью."
Сказал он однажды, а потом умер от рака спустя пол года.
Тогда, каждый раз, на его могиле толпились стаи ворон, прыгали по надгробию и что-то таскали в клюве, складывая у изголовья. Как оказалось, клочья земли и мха. Зачем?
Сидели на ограде, перекаркивались. Особенно в ночную пору, когда я, обсывая штаны от страха, таки припер на кладбище, то ли проверить слова отца, то ли в силу собственной ебанутости; вороны активничать не перестали, не испугавшись скудного света фонарика, и с тех пор преследовали меня всюду, ютясь на карнизах соседнего дома, на турниках, на тротуаре. Хотя я мог бы с легкостью списать их на глюки, повышенную нервозность и в принципе на бардак в больной головушке. Маман-то оказалась права - ебанутый. Потому что, кажется, кроме меня стай воронья она сама, вообще никто, не замечал. Уж этих точно.
ОН не выглядел странно, скорее гротескно, неся своей внешностью некую символичность и толику хтоничности, хотя последние два слова можно было обозначить одним, пусть довольно абсурдным словосочетанием - дикая природная мощь, прикрывшаяся ликом человека, отнюдь человеком не являясь. Всегда черная одежда, черный длинный плащ и черные же длинные волосы, казалось, слегка нечесаные, даже засаленные, а может - всегда влажные; точно образ Ворона из старого, однако известного фильма. Только живой, наверное осязаемый, если подойти ближе, чтобы коснуться хотя бы кончиками пальцев бледного и мрачного лица. Порой белого, словно мел. Словно бесцветная маска, краска, нанесенная на кожу щедрыми мазками и толстым слоем. Несмываемый грим, пугающий своей безжизненной белизной. А порой вполне обычного, с легкой небритостью, что смотрелось совсем неестественно, не так, как с белизной холодной, почти мраморной.
ОН стоял там один, в старом, тихом, как церковная келья, парке, где лишь свет свечей отделяет тебя от ползущего по стенам мрака, шурщащего под высокими потолками попавшей в паутину мухой. Каждый день, каждый вечер, я наблюдал за ним, идя с утра на пары, а вечерами на подработку и домой. Всего ничтожно мало, всего мгновенье, украдкой из-под натянутого до переносицы капюшона. Смотрел, вздыхал, отчаянно желая сбросить выстроенную, каменно-крепкую защиту социофоба. Сдаться, просто заговорить. Но продолжал молчать, трусливо проходил мимо, вжимая голову в плечи, а потом у окошка в тесной квартире готов был выть от злости, презирая себя за эту трусость, за малодушие. Иногда порываясь остричь такие же темные волосы, неровными прядями стекающие с плеч, косую челку и вынуть из ушей дешевые колечки пирсинга. Из языка, со всего тела смыть клеймо готической натуры, отчаянно надеясь, что стану чище, смелее, что смогу не пройти мимо, а шагнуть к нему, поднять глаза и сбросить капюшон. Назвать свое имя, спросить его.
Я знаю, я - дурак. Жалкий, который может лишь глотать таблетки, который верит в то, чего не существует и дрочит на того, кого не знает. Унылый извращенец, живущий фантазиями о несбыточном, давно оставив мысли о суициде из-за той же трусости, пускай на запястьях, худых и тонких, затянутые шрамы от бритвы, бабочки и битого стекла - напоминание, насколько я слабак, неудачливый суицидник. А почему? Да просто так. От пустоты, подобно стервятнику сжирающую изнутри, выклевывающую внутренности, выцарапывающую душу острыми когтями. Подобно падальщикам на дворовой помойке, снующих у пакетов с мусором проворней крыс; их я вижу чаще. Они забавные, вечно-голодные. Мифический символизм из книг. Воровка-птица, нечистая, в других источника - вещая, символ могущества, уединения. Символ солнца, прорицания и долголетия. Эмблема семейной любви. Да много кто. А еще: бог-творец, возможный атрибут персонифицированной Надежды. Так что же правда? Чему верить?
"Не верь! Все ложь!".
Кричалось в вороньем карканье; я думал, воображал. А по ночам ласкал себя внизу, стыдливо закусив губу и представляя белое лицо с зажатой в зубах сигаретой.
Я полюбил чужую тень, чужое тело, не зная человека лично. И человека ли?
Порой я убеждал себя, что мог любить мираж, любить впервые, не влюбляться, а именно любить. Мой вымысел, плод воображения истосковавшегося по ласке пидораса, мечтающего о заступнике, защитнике из сильных. Ведь готы по мнению многих - грязь, чудные, эксцентричные. И непременно педики, не все, не поголовно, однако все же. Что ж, педик - я. Вот только вряд ли грязь.
А ОН - высокий, шиирокоплечий, в нем чувствовалась сила, которую я жажду и боюсь. Он - все мои хотения, пускай лишь по дороге через парк, пускай лишь дважды в день. На пол минуты. Я рад представить себя под этим сильным телом, ощутить тепло - не холод - бледной кожи, в черной помаде губы на моих губах и жар прикосновений.
"Не верь! Все ложь!".
Нахальный ворон бил в стекло клювом периодически, когда я через парк не шел, словно шутливая закономерность, то совпадение, которых не бывает. И долго-долго пялился в окно агатовым, блестящим глазом. А после я вновь дрочил, как одержимый, как опоенный, околдованный черноволосым миражом, той бледноликой тенью, что поднимала взгляд, когда я с ней равнялся в спешном шаге, смотрела сквозь, вдыхая жадно воздух.
"Не верь!"
А хотел. Я грезил им.
И ОН заметил.
В тот день птиц было много, везде; огромной черной лужей на асфальте, живой и шевелящейся, что боязно ступить вперед. Не так, как на могиле.
На ветвях, словно тяжелые черные гроздья диковинной формы, в небе - густой, бесчисленной стаей, закрыв собой кровавый свет заката. Бескрайнее море, живая смоль, ползущая к моим ногам сухим, гортанным карканьем. Зовущим и - черт меня дери - просящим. И никого вокруг. Ни людей, ни даже звуков. Лишь карканье.
А я рыдал от ужаса, пытаясь отойти к последнему спасению: свету фонарного столба. До боли, крепко-каменно сжимая крестик, подарок матери, напяленный на шею в момент короткого прозрения, осознания своей никчомности, потребности быть нужным, защищенным хоть чем-то, хоть кем-то. Потом его так и не сняв. В силу привычки. В силу веры, которой у меня всегда не доставало. Даже сейчас вжимаясь позвоночником в холодное железо, я звал не бога. Я звал того безликого, кто часто так же прижимался к этому столбу, порой плечом, порой спиной. Закуривал не редко сигарету, пуская дым губами в столь же черной, как вороново крыло помаде, нелепо прочертившей по щекам кривые линии улыбки.
Он шел неспешно, а птицы расступались, волной отхлынув прочь. Откуда шел - не знаю.
Но знаю, что пришел забрать свое, то, что его по праву; так верилось теперь. Дуратские книженки и глупые хтонические мифы; выходит, я не ошибся, почувствовал все правильно. Жаль, догадался поздно. Жаль, не послушал карканья. Или не жаль?
Уже не жаль.
Я жил, я ждал.
Я ничего не спрашивал, не говорил вообще, прекрасно зная, что нужное придет само, со временем, а я пойду за ним. Пойду, оставив позади и прошлое, и настоящее. Пойду, добровольно, цепляясь в рукав плаща, откинув капюшен и слыша в карканье уже не просто звуки, а голоса, слова. Понятные.
Он теплый. Действительно теплый, не пугающий. Хтоническое божество, живое, осязаемое. Он - патриарх вороньего семейства. Моей семьи...
А в старом, тихом, как церковная келья, парке, останется лишь мой потрепанный рюкзак с книгами о мифах и легендах.
|
| |
| |
